Почему Бог выбрал эту обезьяну - свящ. Антоний Лакирев

люди считают, что эти орудия могут понадобиться покойнику после смерти — такая догадка, вообще говоря, лежит на поверхности. Отсюда обычно делается вывод о том, что палеолитические сапиенсы думали о посмертной жизни, очень напоминающей, если так можно выразиться, «предсмертную». Смерть в таком случае должна восприниматься как своеобразный переход отсюда туда. Что ж, это и впрямь довольно очевидные вещи.

Заметим, однако, что при всей очевидности такого объяснения оно не единственное возможное. Быть может, все эти предметы считались принадлежностью умершего человека, и их клали в могилу потому, что невозможно было представить умершего без этих вещей, а сами эти вещи — без того, кому они принадлежали. Тем не менее осознанное отношение к жизни и смерти является самым широко распространенным объяснением, если не общепринятым.

Мне представляется важным обратить внимание на несколько других аспектов. Во-первых, весь конгломерат погребальных практик верхнего палеолита подразумевает неприятие смерти как таковой, тем более неприятие ее как необратимого события. Это не такая тривиальная вещь: человек палеолита видел смерть постоянно, ежедневно. Продолжительность жизни людей была не так велика, медицинские навыки были развиты довольно слабо, да и практиковали их большей частью шаманы — у меня лично это не вызвало бы большого доверия… Детская смертность тоже была довольно велика, и инфекционные болезни встречались не редко… Битвы с конкурентами, да и драки внутри племени были часты и нередко заканчивались фатально… Кроме того, палеолитические сапиенсы хоть и употребляли растительной пищи чуть больше, чем неандертальцы, но все же основным источником пропитания была охота. Пещерные медведи… Львы… Одним словом, едва ли сапиенсы относились к смерти живых существ как к чему-то экзотическому.

«Осознанное отношение» к человеческой смерти означает, что люди не считают свою смерть чем-то нормальным и обычным и, наоборот, склонны считать свою жизнь тем, что не должно прекращаться. Выражается это по-разному, в зависимости от культурных особенностей, но всегда за этим есть ощущение того, что смерть — это еще не все. А дальше уж как подскажет полет фантазии.

И фантазии было хоть отбавляй: вспомним погребения, в которых предприняты специальные усилия, чтобы покойник не вернулся обратно мучить и тревожить живых. Между прочим, нечто подобное обнаруживается в погребальных обычаях примитивных народов вплоть до самого недавнего времени. Заметим еще, что едва ли не чаще погребений целого тела встречаются разнообразные практики, в которых от тела отделяется голова и только она, собственно, и погребается. Возможно, это обусловлено довольно абстрактными представлениями о вместилище личности, а быть может, продиктовано вполне прозаическими соображениями, например — нехваткой места.

Еще одна странная особенность верхнепалеолитических погребений заключается в том, что в них уж слишком часто обнаруживаются люди с теми или иными формами наследственных заболеваний или особенностей. На фоне статистической нормы эти особенности должны были быть хорошо заметны. На этом основании иногда делают вывод о том, что это отражает чудовищную практику человеческих жертвоприношений, при которой в жертву приносятся не любые, а чем-то особенные люди… Мне не по душе эта идея, но совсем исключить такую возможность нельзя.

Положение тел в могилах и особенно украшения, которые с ними в могилы кладут, тоже довольно важны. Тела располагали очень по-разному, но в целом создается впечатление, что люди либо пытались имитировать положение спящего, либо (в сидячих захоронениях) каким-то образом присутствующего. Почему и зачем тела украшали, еще интереснее. Ведь для того, чтобы сделать эти украшения, требовалось много усилий. Попробуйте взять раковину моллюска и камнем провертеть в ней дырку — а таких раковин нередко насчитывают сотни на захоронение. Одно дело, если вождь при жизни носил такие бусы — но это очень неудобно при обычной жизни (раковины хрупкие!). Когда же такие украшения специально кладут на тело при погребении — скорее всего, это должно выражать очень человеческое личностное отношение к умершему.

Представления людей, которые стоят за погребальными практиками, обычно называют религиозными, хотя на самом деле это, вероятно, совсем не так (конечно, важно еще понимать, что вообще люди при этом называют религией и религиозностью). Так или иначе, погребальные практики никоим образом не являются попыткой диалога с Богом — или, во всяком случае, не свидетельствуют о таких попытках. Да, конечно, это свидетельство об осознании людьми самих себя и своей жизни и смерти; да, конечно, это свидетельство о том, что осознавая смерть, люди не согласны с тем, что она нормальна и естественна именно для человека. И да, погребальные практики отражают тот факт, что люди определенным образом относятся к смерти других людей. Но они тем не менее не отражают никаких идей о Боге. Напротив, массовое распространение погребальной практики свидетельствует об уровне осознания людьми именно самих себя и друг друга. Исследователи часто делают на основании этих практик вывод о существовании у сапиенсов верхнего палеолита каких-то представлений о «бессмертной душе»; мне этот вывод представляется совершенно безосновательным. И еще погребальные практики часто отражают фантастические картины посмертных странствий людей (а не знакомых позднейшим исследователям «душ»), по совести сказать — картины довольно абсурдные. И еще важно понимать, что действия, которые люди верхнего палеолита предпринимают, чтобы облегчить или затруднить участь умерших в этом странном загробном мире, носят совершенно магический характер. Я, знаете ли, не готов считать магию религией; это прямо противоположные вещи.

г. Искусство

В верхнем палеолите, точнее говоря, в период 40—30 тыс. л. н., появился такой поразительный феномен, как наскальная живопись. Конечно, некоторые попытки изображения или нанесения орнаментов датируются и более древними временами; весьма вероятно, что они могли принадлежать неандертальцам. Но именно с сапиенсами 35-тысячелетней давности связано возникновение и распространение настоящего искусства. Кроме собственно живописи, в эту эпоху появляются и настоящий орнамент, и так называемая круглая скульптура.

Образцы наскальной живописи обсуждаемой эпохи — удивительные произведения неизвестных художников. Созданные более 35 тыс. л. н., как рисунки из пещеры Шове, они изображают в первую очередь животных, которые окружали человека и были объектами его охоты. Это олени и бизоны, лошади и носороги — но также и мамонты, и пещерные медведи. Удивительно живые, хотя и не всегда полностью реалистичные, эти рисунки выполнены каменным резцом и природными красителями (охрой, углем, гематитом, изредка мелом), замешанными на жире в качестве связующего.

Пока палеолитические художники изображают животных — почти не к чему придраться. Ну да, иногда есть проблемы с композицией; иногда рисунки накладываются один на другой; иногда у бизона восемь ног — исследователи говорят, что так художник пытался изобразить движение. Что ж, до «Скачек в Эпсоме» еще тридцать с лишним тысяч лет… Но это — произведения художников, а не детская мазня мелом на асфальте! Здесь есть и жизнь, и красота, и портретное сходство (у меня перед глазами тарпаны из пещеры Шове и быки из пещеры Ласко). Поразительно даже не столько то, что эта живопись «вдруг» появляется, сколько то, что она сразу появляется на таком уровне.

Когда дело доходит до изображений людей, все меняется. Палка-палка-огуречик-получился-человечек, как говорили во времена моего детства. Человеческие фигуры на этих пиктограммах, конечно, опознаваемы: руки, ноги, головы, гениталии. Но практически отсутствуют лица, даже намеком. Заметим еще, что довольно часто художники очень точно и выразительно рисуют фигуры и движения людей, особенно в сценах охоты, но всегда без лиц. Почему художник, так потрясающе одной контурной линией передавший лошадь или бизона, их взгляд, направление движения, даже выражение морды, вообще не обозначает человеческих лиц — для меня остается примечательной загадкой. То, что «Кривой мизинец»86 из Шове мог нарисовать лицо и справился бы с этой задачей блестяще, не вызывает никаких сомнений. Но он никогда этого не делал. Пожалуй, этому неожиданному факту можно дать пару объяснений.

Во-первых, для художника мог существовать прямой запрет (традиционный) на такие изображения; скорее всего, такой запрет должен был иметь религиозный характер. Во-вторых, можно себе представить, что великолепно понимая и изображая животных, художник